Сельц Евгений

Плывут круги забвенья и тоски.
Сон исхудал от постоянной носки.
И женщина выходит на мостки,
как вечная актриса на подмостки.

Простоволосая, из года в год
она сюда выходит, как на площадь,
и смотрит в слюдяное око вод,
и белое белье в слюде полощет.

Уже и берега сковало льдом,
и хлещет снег нагайками косыми,
но женщина выходит, как фантом,
и белое белье несет в корзине.

Она не уступает никому
застуженную эту авансцену,
как будто только стирка на кону,
а прочее утрачивает цену.

Она стоит на ледяном ветру.
Ее черты расплывчаты и стерты.
В ней не узнать ни маму, ни сестру
сквозь стенки этой слюдяной реторты.

Но в муках узнаванья, вопреки
законам ночи, жаждущей забвенья,
сон добавляет нужные штрихи
и частности соединяет в звенья.

И виден контур белого жилья,
и слышен плач свирели непорочной,
и льется запах белого белья,
напитанного влагою проточной.

А после – мрак. Опять плывут круги,
летят снега и леденеют доски,
и вновь она выходит на мостки,
как вечная актриса на подмостки...

Плывут круги, объятые пургой...
Я стал другим,
но жизни нет другой...