Ты белые руки сложила крестом, лицо до бровей под зеленым хрустом, ни плата тебе, ни косынки – бейсбольная кепка в посылке. Износится кепка — пришлют паранджу, за так, по-соседски. И что я скажу, как сын, устыдившийся срама: «Ну вот и приехали, мама». Мы ехали шагом, мы мчались в боях, мы ровно полмира держали в зубах, мы, выше чернил и бумаги, писали свое на рейхстаге. Свое — это грех, нищета, кабала. Но чем ты была и зачем ты была, яснее, часть мира шестая, вот эти скрижали листая. Последний рассудок первач помрачал. Ругали, таскали тебя по врачам, но ты выгрызала торпеду и снова пила за Победу. Дозволь же и мне опрокинуть до дна, теперь не шестая, а просто одна. А значит, без громкого тоста, без иста, без веста, без оста. Присядем на камень, пугая ворон. Ворон за ворон не считая, урон державным своим эпатажем ужо нанесем — и завяжем. Подумаем лучше о наших делах: налево — Маммона, направо — Аллах. Нас кличут почившими в бозе, и девки хохочут в обозе. Поедешь налево — умрешь от огня. Поедешь направо — утопишь коня. Туман расстилается прямо. Поехали по небу, мама. 1992
|