Б.Черняков
|
Дата : 19-03-07, Пнд, 14:19:05
1. Это были действительно веселые старики и звали их реб Берл Хейфец, реб Нахман Яхлиель и реб Вэле Гринштейн. С годами они как будто угомонились, но в молодости, говорят, откалывали такие номера, что в местечке об их проделках вспоминали и через сорок лет. В Пурим, густо смазав дегтем сапоги и приняв, как и положено правоверным евреям в такой день, изрядную дозу спиртного, они устраивали для своих земляков представление на свежем воздухе: танцевали "фрейлэхс" под собственный аккомпанемент прямо посреди большой лужи. Однажды подпоили ночного сторожа, выкреста и юдофоба Сеньку, караулившего мучные склады местного богача Эльяшевича, а когда тот уснул - отнесли его на православное кладбище и аккуратно уложили меж двух могил, сунув под голову охапку соломы. В другой раз подняли на крышу пожарного сарая козу меламеда, которого с детства терпеть не могли. Числились за ними и другие подвиги...
Старинные приятели деда, они вечерами частенько заглядывали в наш дом - выпить стакан-другой чая с топленым молоком и домашними булочками с корицей - великолепными изделиями бабушкиных рук. И, конечно же, поговорить. Как это, о чем? Вот странный вопрос! Да о чем угодно. Ну, например, что делать с горшком золотых монет, если вам вдруг посчастливится откопать его в собственном огороде? Или интересно было бы узнать, почему реб Нохем-Арон Лифшиц носит очки на самом кончике своего совиного носа, а реб Шмуэл Рисин, напротив, задирает их высоко на лысину? А то вот еще какая проблема: должен ли настоящий рассказчик цеплять к своему повествованию некое предисловие - или цеплять ничего не надо и следует сразу же брать быка за рога?
Тут, как это часто бывало, мнения разделились. Реб Нахман рубил воздух ладонью, решительно выступая за то, чтобы не морочить голову ни себе, ни людям и прямо переходить к делу. Реб Вэле философски заметил: цеплять или не цеплять - какая разница? Главное - чтобы рассказ понравился. А реб Берл утверждал: как хотите, но любое повествование должно начинаться издалека.
Что ж, сегодня я поступлю именно так. И хотя речь в моем повествовании пойдет о делах давних и очень давних, начну я его с истории, приключившейся здесь, под израильским небом, года два назад...
...Как говорят военные, диспозиция такая: сижу на набережной, подставив лицо прохладному осеннему ветерку, любуюсь причудливой игрой облаков над предзакатным морем. Вдоль парапета прохаживается полный старик в белых шортах. Лицо морщинистое, взгляд хитроватый. Несколько раз он внимательно всматривается в меня, наконец, что-то, видимо, решив, садится рядом и произносит традиционное:
- Шолом-алейхем!
- Алейхем-шолом! - отвечаю я, как и положено в подобных случаях.
- О! - восклицает он. - Значит, ты говоришь на идиш?
Молча киваю в знак согласия.
- Это хорошо, - говорит он удовлетворенно, - это очень даже хорошо! Вот и спроси меня на нашем родном мамэ-лошн: что я все хожу и хожу здесь взад-вперед?
Просьба, согласитесь, несколько странная - но, с другой стороны, почему бы не оказать человеку любезность? И я спрашиваю:
- Что же ты ходишь здесь взад-вперед?
- Замечательно! - говорит он и удовлетворенно потирает руки, словно собирается показать мне какой-то фокус. - Ты спросил - я отвечаю: хожу и ищу, с кем бы почесать язык. Понял?
- Конечно, понял, - говорю я. И в самом деле, что тут непонятного: у человека чешется язык. Бывает...
Собеседник мой смотрит на меня в упор и серьезно вопрошает:
- Теперь скажи: у тебя чешется язык?
- Нет, - честно признаюсь я, - у меня язык не чешется.
- Хорошенькое дело! - восклицает он. - Так что же ты мне тут целый час голову морочишь?
Громко рассмеявшись своей удачно разыгранной шутке, он дружелюбно треплет меня по плечу, произносит "зай гезунд" (Будь здоров) и неторопливо шагает прочь.
А я смотрю ему вслед - и вспоминаю реб Берла, реб Нахмана и реб Вэле. И, как живые, встают они у меня перед глазами - веселые старики моего детства.
2. В тот вечер они затеяли разговор о том, почему в местечке так много евреев с русскими фамилиями? Начали перечислять: Киселевы, Барановы, Ершовы, Черняковы, Беловы, Михайловские, Белкины. Так, переходя от одной фамилии к другой, добрались до наших дальних родственников - стариков Романовых. Ничего себе, еврейская фамилия, а?
И тут реб Вэле вспомнил, что с этими тихими б-гобоязненными стариками Романовыми вскоре после революции произошел прямо-таки анекдотический случай.
- Пришел к ним в дом солдат, - говорит реб Вэле, - он был бородатый и весь увешанный бомбами...
- Да не солдат, - перебивает его реб Нахман, - ты, как всегда, опять все перепутал. Солдат приходил в дом к нашему священнику отцу Афанасию, а к Романовым явился матрос, на боку у него висел большой мамзер (байстрюк, незаконнорожденный ребенок)
- Маузер, - спокойно поправляет реб Нахмана дед. В этой компании он самый неразговорчивый и, пожалуй, самый начитанный.
- Хорошо, пусть будет маузер, если вам так больше нравится, - машет рукой реб Нахман. - Главное - это был чекист. И он прицепился к старикам: пусть ответят, а не родственники ли они последнему русскому царю Николаю Романову?
За столом все рассмеялись. Реб Берл говорит:
- А что вы думаете? Еще какие родственники, первый сорт! Сайхес цу зогн (шутка сказать): его императорское величество великий князь Шолом-Абэ Нохемович и его супруга, великая княгиня Сорэ-Рохл Залмановна - прошу любить и жаловать!
От случая с Романовыми старики перешли к воспоминаниям о гражданской войне, которая, слава Б-гу, обошлась в местечке без стрельбы.
- Так-то оно так, - замечает реб Берл, - хотя с другой стороны...
И, посмеиваясь в бороду, рассказывает анекдот о том, как на митинге, услышав слова оратора: "Товарищи! Да здравствует революция, освободившая нас от цепей!" - один еврей с печальным вздохом обращается к другому еврею: "Хаим, ты помнишь мою прекрасную золотую цепь?"
Все опять смеются, но бабушка укоризненно качает головой и взглядом указывает на меня.
- Ничего, Сорэ-Двосе, ничего, - успокаивает ее реб Берл. - Это свой парень, он не проболтается.
Гордый оказанным доверием, я энергично киваю. Но, сколько помню, с тех пор старик в моем присутствии подобных анекдотов не рассказывал.
3. Среди приятелей деда реб Берл нравился мне больше других. Во-первых, он хорошо знал историю нашего местечка и хранил в своей бездонной памяти множество подробностей из жизни его обитателей. Здесь с ним мог конкурировать разве что Меер-Слепец. Именно реб Берл сообщил мне то, о чем я через много лет прочел в "Еврейской энциклопедии": в начале прошлого века у нас жил и проповедовал первый Любавичский ребе. От него же я услышал имя Марка Шагала, проведшего в местечке детские годы.
Во-вторых, в отличие от многих взрослых, реб Берл всегда воспринимал меня всерьез и никогда не отмахивался от моих вопросов а вопросы, надо признаться, я любил задавать. Правда, истины ради следует заметить, что, будучи большим любителем поговорить, старик всегда нуждался хотя бы в одном слушателе, и в этом смысле я был для него сущим кладом.
Реб Берл знал великое множество "идише глайхвертлэх" (еврейские острые словечки) и неизменно пересыпал ими свою речь. "Калтэ фафл" (холодные клецки), "цутрогн, ви Борух афн ярид" (разволновался, как Борух на ярмарке), "клапн ин чайник" (колотить в чайник), "а хиц ин паровоз" (жар в паровозе), "гликлэх, ви де рабэ кац" (счастлив, как рябая кошка) - эти, как и множество других шуток, поговорок, присловий я впервые услышал именно от него. На традиционный еврейский вопрос: "Вос хэрцех?" (Что слышно) он неизменно отвечал: "Ми голцех ун ми шерцех" (Стригутся и бреются), и почти каждый свой рассказ начинал с присловья: "Бекицер а майсэ - ди цаг из а вайсэ" (Короче говоря - коза белая). Для тех наших земляков, особенно дачников, кто уже изрядно подзабыл идиш и говорил на забавной смести русского и еврейского, у него был припасен коротенький и насмешливый стишок:
Штейн ди банкес мит варенье
Аф ди полкес ин чулан.
А еще он часто и всегда к месту употреблял в разговоре нечто вроде афоризмов. Дед, усмехаясь, говорил, что реб Берл сам же их и придумывает. Так это было или нет - сказать не могу, но изречения его мне очень нравились. Вот послушайте: "И кошерным вином можно допиться до свинского состояния". Или всегда смешившее меня: "Евреи! Хватит держать фигу в кармане - пора ее кому-нибудь показать!" Даже сегодня, по прошествии стольких лет0 я слышу его глуховатый, с хрипотцой, голос:
- Интересно знать, кто это тебе сказал, что наш кузнец, уважаемый реб Танхум, пьяница? Кто-кто? Ах, Бенче-Кукареку? Нашел, кого слушать! Разве ты не знаешь, что Бенче - он из тех, про которых твой прадед реб Исаак, всем нам на долгие годы, говорил: если в голове нет - из задницы не добавишь.
4. В нашей семейной хронике есть событие, к которому оказались причастны все три старика. Случилось оно в девятьсот двадцать седьмом году, но рассказ о нем придется начать со времен еще более давних.
Летом девятьсот второго года произошло нечто такое, что сильно переполошило обитателей тихого еврейского местечка. В домах, в синагогах, на базаре много дней не угасали разговоры. Виной всему был весьма редкий по тем временам поступок: молодая женщина, жена состоятельного коммерсанта, чуть ли не тайком покинула дом мужа и укатила за океан, в Америку, куда ее увез некий витебский присяжный поверенный. Мало того - оставила на руках у свекра и свекрови двухлетнего сына. Правда, справедливости ради надо заметить, что в этом пункте хор единодушного осуждения беспутной жены и легкомысленной матери сразу терял свою стройность: как не без оснований утверждали знающие люди, внука своего старики - дед Исаак и бабушка Эстер - просто не отдали.
Остается добавить, что молодая женщина - моя бабка Роза, а ее двухлетний сын - мой будущий отец.
О том, что у меня в Америке есть бабка, я случайно узнал из беседы двух наших соседок. Но всякий раз, стоило мне заговорить дома на эту сильно заинтересовавшую меня тему, как бабушка и дед тут же переводили разговор в безопасное русло. И тогда я понял, что никто не прояснит мне суть дела лучше, чем реб Берл Хейфец.
Выслушав мой вопрос касательно истории с беглой бабкой Розой, он долго молчал, видимо, обдумывая ответ, что случалось с ним довольно редко - обычно старик находил нужные слова сразу. И ответ его был на этот раз немногословен:
- Если тебя интересует, помню ли я твою бабушку Розу, отвечу так: ее трудно забыть - она была красавица. Еще лучше помню твоего дедушку Фридмана - большого коммерсанта. По своим торговым делам он постоянно находился в разъездах, хотя, я думаю, ему чаще надо было бы быть дома. Коммерция коммерцией, но молодая жена - это тебе тоже не фунт изюма. Бабушка Роза целыми днями сидела дома одна - вот ей и стало скучно. Она поскучала, поскучала - и уехала в Америку.
Так обрисовал мне суть дела реб Берл.
Через много лет отец дополнил историю, случившуюся в нашей семье на заре века, некоторыми любопытными подробностями. Когда я пересказал ему слова реб Берла, он рассмеялся и заметил:
- А что ты думаешь - может быть, старик был не так уж далек от истины.
Отец вспоминал, что в доме деда Исаака и бабушки Эстер прожил до четырнадцати лет. Но и покинув местечко, почти каждый год бывал там. Приезжал сначала в штатском, потом в форме курсанта летной школы. Списанный из авиации из-за внезапно обнаруженного дальтонизма (случилась врачебная ошибка, но оспаривать ее отец не стал), он был переведен в автомобильную воинскую часть, стал командиром взвода.
В один из приездов в местечко отец познакомился с мамой. Свадьбу назначили через год.
Назначить-то ее назначили, на когда жених, щеголяя белоснежной гимнастеркой, скрипучим командирским ремнем и черными бархатными петлицами с серебристой эмблемой - крылышками на колесах, появился в доме невесты, он первым делом решительно заявил: хупы не будет. Только гражданская регистрация - и точка. Со своей будущей женой отец, похоже, обо всем договорился заранее, потому что в разговоре с родителями их единственная дочь поддержала жениха. После долгих уговоров бабушка и дед согласились. Пошли они на это наверняка с тяжелым сердцем - но пошли: времена меняются...
Прадеда реб Исаака уже не было в живых, дед Фридман обитал далеко на Украине, бабка Роза, о которой вообще не было ни слуху, ни духу, - в Америке. Но оставалась еще моя прабабушка Эстер. Отец не только нежно любил ее - она ведь заменила ему мать, - но и бесконечно уважал.
Вот тут-то и случилось непредвиденное. Женщина глубоко верующая, всю жизнь свято соблюдающая религиозные традиции, прабабушка Эстер сказала:
- Майнэ таерэ киндерлэх (дорогие мои детки), хупа должна быть. Потом можете поступать как хотите, но если не будет обряда венчания по нашему древнему обычаю - не будет вам ни моего благословения, ни меня самой на вашей свадьбе.
Все доводы отца, что сейчас иные времена, что он военный человек, командир Красной Армии, и, следовательно, стоять под венчальным балдахином ему никак нельзя - все эти доводы разбивались о неизменно тихое, но столь же неизменно твердое "нет".
Кто знает, как закончилась бы вся эта предсвадебная эпопея, не появись на сцене в нужный момент реб Берл, реб Нахман и реб Вэле. Они успокоили бабушку жениха и родителей невесты: не волнуйтесь, готовьте свадьбу - Б-г даст, все уладится.
Слово свое старики сдержали. Под умелым руководством реб Берла и, разумеется, при самом непосредственном его участии, реб Нахман и реб Вэле за пару часов до хупы подпоили красного командира. Отец был человек непьющий, вишневка, настоенная на водке, подействовала на него достаточно сильно. Во всяком случае, с помощью этого, столь же древнего, сколь и простого способа, удалось-таки уговорить подвыпившего жениха переодеться в штатское и пойти в синагогу.
Процедуру стояния под венчальным балдахином, как, впрочем, и застолье, последовавшее за свадебным обрядом, отец запомнил отрывочно, отдельными эпизодами: действие вишневой настойки оказалось весьма устойчивым. Самое яркое впечатление - это ощущение полной растерянности, когда, проснувшись утром следующего дня, он не обнаружил рядом молодую жену. Потребовалось еще некоторое время, прежде чем новоиспеченный муж сообразил: если жених на свадьбе пребывал во хмелю, то по старинному еврейскому обычаю первую брачную ночь он проводил в одиночестве.
Отец вспоминал, что на следующий день все три веселых старика явились как ни в чем не бывало с поздравлениями. И реб Берл сказал ему:
- Ты человек военный, и кто знает, куда забросит тебя судьба. Но даже если ты станешь большим начальником - никогда не забывай, что сначала ты был просто еврейский мальчик из местечка.
4. Большим начальником отец не стал. Беспартийный технарь, он дошел всего лишь до чина капитана - и это за восемнадцать лет службы в армии.
И еще ровно столько же пробыл в ГУЛАГе.
Слава Б-гу, остался жив.
Как-то в разговоре с ним я невзначай вспомнил грустную песенку о бедном портняжке, услышанную когда-то от реб Берла Хейфеца:
От азэй нэйт а шнайдер,
От азэй нэйт эр дох...
(Вот так шьет портняжка,
Вот так он все шьет...)
И тут, совершенно неожиданно для меня, отец подхватил:
Нэйт, ун нэйт, ун нэйт, ун нэйт,
Ун хот кадохэс - нор нит брэйт.
(Шьет, и шьет, и шьет, и шьет,
И имеет лихоманку, но не хлеб.)
Он вдруг разволновался, что случалось с ним довольно редко. Стал вспоминать мальчишеские годы, бабушку Эстер и деда Исаака, историю женитьбы на маме. И еще многое другое, многое, что было потом.
Впрочем, это уже другой рассказ, и к веселым старикам моего местечкового детства он отношения не имеет...
(Опубликовано в недельном приложении "Пятница" к газете "Новости недели" 11.01.96) |
Новости
Чаты
88:88 
